<**

Проникает между атомами,
То, как плесени пушком,
То объятиями лохматыми
Накрывает целиком.

Не захочешь и не хватишься,
Но зачем тогда еще
Чередуешься и катишься,
Лыбишься, как дурачьё.


<**

Если мне расскажет гений,
Как собраться целиком
За пределом измерений,
Буду писать кипятком.

Если кто его оспорит,
Называя дураком,
Мне-то в том какое горе?
Мне ни тяжко, ни легко.


<**

Инвазивный лох
И инвазивный сомик
Наломали дров,
Построили домик.
У них любов.
На прочее пох.
Инвазивный сомик
И инвазивный лох.


<**

Брось меня, что ли, в воду.
Может, я солью буду.
Может, на дно осяду.

Если я солью буду,
Пленкой покрою камни
И пропитаю брёвна.
Так-то я стану твёрдым,
Так-то я стану белым,
Твёрдым, белым.

Если на дно осяду,
Рыбы пожрут и крабы
И доглодают угри.
Так-то я стану твёрдым,
Так-то я стану белым,
Твёрдым, белым.

Что со своим добром-то,
Держишь его за жабры,
Пусть лучше ходят гады
По выкидному лесу.

Пусть лучше кто-то хмурый
Брёвна возьмёт на стены,
Рыбу возьмёт на ужин,
Будет смотреть на воду,
Как она стала твёрдой,
Как она стала белой,
Твёрдой, белой.


<**

Выли маленькие войны
По границе ойкумены
Очень были мы довольны
Что границы неизменны
Что накатывают волны
Брызги соли, брызги пены
То ли вопли, то ли воли
Разбиваются о стены
Ничего не происходит
И границы неизменны


<**

Что-то мы с тобой прошлепали
И не умерли в Петрополе,
Так помрем в Александрополе
(Вот докуда мы дотопали).

Пошутил, так мину выдержи,
А не то, гляди, потонешь,
И посмотришь, где там Китежи,
И узнаёшь, где Воронеж.


<**

Let me do it for you
Сунуть свой длинный нос
в неподъемную дрему твою.

Я в носках и ногтях,
карандашах, тенях, астеризмах,
во всем из трех точек и двух полос,
поворачиваюсь и пою:
Let me do it for you.

Ты можешь гнить, злиться,
ни о ком не заботиться,
вообще не любить собак,
я не из жалости или долга,
мне не сложно, просто позволь,
придумай меня, не гони, увидь,
произноси: люблю
When all I do is for you


<**

Подгляди за мной Луна,
Костяная желтизна,
Захлебнувшаяся в пене:
Я ложусь, а сверху тени
Прижимаются, ведь мы
Из одной пошиты тьмы.


<**

Радость моя родимая, нелюдимая,
Из какого угла выглянула, неизгладимая.
Я же тебя давил-давил, за пазухой прятал,
Ронял, забывал, оставлял у подъезда в коробке.
А ты тут как тут, всегда была рядом
Дура какая, птенчик мой робкий.


<**

В этой квартире разбили посуду.
С той-то поры и осколки повсюду.
Мушинного взгляда хватает наколько,
Нигде не увидит земли без осколка.

В этой квартире течёт батарея.
Плачет, ни капли себя не жалея.
Сколько слезливых, бездонных морей
До времени дремлет внутри батарей.


<**

Восемьдесят процентов усилий приносят благую весть: нас никогда не будет, но что-то есть — боль имения и нехватки, когда отступает терпение. Более-менее внимание, его остатки.

Есть трение терний о то, чем жив, об одну привычку. Напрягая клюв, изображаешь птичку. Не летит слеподырый киви, но как бежит во вдохновенном приливе желания слэш сомнения: ничего ещё, более-менее, можно жить. Эндемичный, конечно, вид.

Есть вид на горы в городе под названием Граница. Здесь садится на жопку птица перевести дыхание. Дед ее деда рассказывал: роясь в навозе, видел — блеснула! блеснула! И после возле каждой кучки тянет засунуть клюв — может будет клев? Но затем решает расслабиться — все жемчуга уже у ее товарок. Или, допустим, на груди у какой красавицы. Так даже лучше. Будем считать, подарок.


Что сказал дрозд?
(Перевод Джона Китса)

Твое лицо обветрилось зимой.
Твои глаза разглядывали тучи
в туманной слякоти и звезды в тополях.
Тебе весна обильный дар готовит.

Ты думал разобраться в мутной книге
Нависшей тьмы. Наелся этой тьмы
За ночью ночь, и ночь, и ночь без солнца.
Тебя весна трехкратно озарит.

Понять и не пытайся — я не понял,
Но вот сама с тёплом приходит песня.
Понять и не пытайся — я не понял,
Но вечер слушает. Когда тревожат мысли
О собственном безделье — ты при деле.
И ты не спишь, когда решил, что спишь.